«Осенью 1981 года я – молодой лейтенант, и еще группа офицеров из города Тбилиси (Закавказский военный округ) на АН-24 прибыли в Афганистан на аэродром города Кабула. Первая замена – как на Луну! Разместили нас на ночь в палатке и... понеслось: грохот, стрельба, вертолеты поднимались, барражировали кругами, расстреливая вокруг ракеты. Утром на вертушке нас повезли в Кундуз. Пока летели на вертолете натерпелись страх... «Летуны» те еще юмористы. Летят прямо на гору, думаешь ну все, не успел прибыть и уже конец, вдруг замирает вертушка перед самой горой, поднимется выше и продолжает полет как ни в чем не бывало.
Дальше перекладными (колесной техникой, БТРами в Таш-Курган, запомнилась на обочине дороги битая и сгоревшая техника, к ночи добрались до трассы трубопровода ГНС № 6 (гарнизона насосных станций), хотели отдохнуть, но не тут-то было. Заменщики узнали, потребовали от руководства везти нас с великой охраной на КП отдельного трубопроводного батальона (ОТПБ) и далее трубопроводной роты. Добирались на БТР-60ПБ и колесной технике, пока делали марш где-то стреляли, короче – впечатлений просто уйма... Далее принял дела и должность командира трубопроводного взвода и началась боевая служба.
В задачу взвода входила эксплуатация полевого магистрального трубопровода повышенной производительности ПМТП-150 (диаметр условный – 150 мм) ПМТП-100 (диаметр условный – 100 мм). На участке взвода протяженностью порядка 20-30 километров по горно-пустынной местности – гарнизоны насосных станций № 16,18, далее 20, 21. По ПМТП-150 вели перекачку дизельного топлива и авиационного керосина, по ПМТП-100 – автомобильного бензина и дизельного топлива. Количество было разное, в зависимости от боевых задач войск.
Во время эксплуатации трубопровода очень часто происходили диверсии со стороны «духов». На трассе трубопровода обычным делом были подрывы, поджоги, пожары и т.д. «Духи» делали все, чтобы горючее не попало в подразделения 40-й армии, чтобы боевая техника не была заправлена и в результате была сорвана та или иная боевая задача войск. Иногда просто пробивали трубу для того, чтобы утащить горючее для обогрева и освещения своего жилища или для продажи. Для устранения диверсий трубопроводчики, как нас часто называли – «трубачи», днем и ночью, в зной и в холод выезжали на трассу трубопровода и устраняли эти диверсии, тушили пожары, часто вступая в бой с бандформированиями, как правило, поджидающими в засаде. Поэтому «трубачей» друзья из других родов войск то ли в шутку, то ли всерьез называли «смертниками».
Службу несли и воевали мы вместе с военнослужащими других родов войск, которые стояли на охране трубопровода – мотострелками, артиллеристами, десантурой. Во время моей службы по охране взводного участка трубопровода 1-го трубопроводного взвода, да и ротного также, стоял батальон 395 мотострелкового полка, командный пункт которого находился в Келагайской долине недалеко от г.Пули-Хумри.
В наиболее тяжелые времена (лето 1982 г.) приходил на выручку расположенный неподалеку десантно-штурмовой батальон. С военнослужащими других войск, мы, «трубачи», были в прекрасных отношениях, вместе отмечали праздники, дни рождения, проводя различные соревнования и т.д. На диверсии трубопровода часто выезжали вместе, воевали бок о бок, тянули одну лямку войны, проливая пот и кровь.
Вообще, трубопроводные войска относятся к специальным войскам службы горючего и поначалу считались не боевыми войсками. Статус боевых войск им присвоили позже, т.к. «трубачи», также как и боевые войска – десантные, мотострелковые, входили в непосредственный контакт с противником и так же несли потери в живой силе (не меньше, чем в боевых войсках) и технике. И незаслуженно мало награждали «трубачей» боевыми наградами.
Николай Андреянов (справа) с товарищем (фото из интервью).
17 июня 1982 года упало давление на 18 ГНС, что означать могло только одно – между 16 и 18 ГНС диверсия, пробоина или еще какая-то авария. Патрульно-аварийная команда на УРАЛе (позже КАМАЗе) выехала во главе со мной на устранение неисправности трубопровода. По прибытии на место аварии мы обнаружили многочисленные пробоины труб ПМТП-150 и, соответственно, под давлением били большие фонтаны авиационного керосина.
Это происходило вблизи нежилого кишлака в районе г. Айбак, там часто происходили диверсии со стрельбой и жители покинули этот кишлак.
Я по радиостанции доложил на КП 3 трубопроводной роты и на 18 ГНС об обстановке, чтобы остановить перекачку для устранения диверсии (проложить плеть исправных труб по количеству пробитых, пробитые трубы расстыковать, а новые состыковать и далее вести перекачку горючего).
Но в начале выполнения работ нас начали сильно обстреливать со стороны возвышенности от дороги, т.к. трасса трубопровода была проложена на обочине дороги, мы – трубачи, рассредоточились, залегли и начали отстреливаться.
Вскоре подоспели мотострелки из охраны с нашего 18 ГНС и начали также вести огонь, от духов ударил гранатомет, я понял, что мы попали в серьезный переплет. Совместно с пехотой пытались атакой перебежками выкурить духов, но не получилось.
Вызвали из гарнизона артиллеристов (у них на базе ГАЗ-66 был установлен миномет «Василек»), подавили одну, другую огневую точку, но через некоторое время обстрел со стороны духов снова усилился, а фронт обстрела увеличился до 3-5 км. Видимо, услышав грохот боя, прибыли на подмогу три БТРа-70 с бойцами, но сопротивление со стороны духов только росло, подошло еще подкрепление с нашей стороны на БТРах. Ходили в разведку через кишлак, видели немало духов, еле ноги унесли. Фронт боя увеличился до заброшенного кишлака и зеленки, возник пожар на разлитом горючем, подбили один БТР, другой, появились раненые, убитые.
Подбили трубу в самом кишлаке, в зеленке. Огонь, дым, копоть, пот, кровь – все перемешалось. Несколько раз только я посылал на ГНС за пополнением боекомплекта, мотострелки, пополняя боекомплект, отвозили раненых на КП батальона.
Вызвали Т-72 для обстрела позиций духов. Я находился недалеко от танка, с его брони огонь велся из ДШК. Вдруг ДШК замолк, из башни вылез боец и только начал устранять неисправность, как вдруг его голова лопнула как воздушный шар – пуля от БУРа или разрывная попала прямо в голову, окровавленное тело повалилось на башню танка. Со мной рядом находился командир танкового взвода, помню, что Серегой звали, звание старший лейтенант. Он дернулся к танку, но танк был под сильным обстрелом, я Серегу еле удержал, тогда он забежал за большой валун на открытой местности, чтобы посмотреть обстановку более подробно (из-за него было лучше все видно), но вдруг закричал и я увидел, что его ранило в ногу (видимо, со стороны духов работал снайпер). Я дал команду своим бойцам, которые были рядом, прикрыть меня огнем, перебежал открытое пространство до валуна, перетянул танкисту ногу выше раны, потом где ползком, где бегом перебрались к бойцам, там было безопаснее. Наложив повязку и перебинтовав с помощью бойцов-трубачей офицера-танкиста, мы отправили Серегу на нашей патрульно-аварийной машине на КП танкового батальона.
В один из моментов боя, когда отъезжали пополнять боекомплект на КП мотострелкового батальона и отвозить раненых, которых оказалось очень много, я спросил у санинструктора про старлея Серегу. Тот ответил, что танкиста уже отправили в госпиталь, оказав более квалифицированную медицинскую помощь, но, если бы вовремя мои трубачи не успели его привезти, он мог бы умереть от потери крови, так как была задета какая-то важная артерия. Больше я старлея Серегу не видел, только слышал, что он был отправлен на лечение в Союз и остался жив.
Николай Андреянов (в белой чалме) с местными (фото из интервью).
Вообще, в этот день было много раненых, были и убитые, подбито несколько БТРов, колесных машин. На дороге до зоны боя скопилось много наших и афганских машин, колонна пыталась прорваться, часть ее расколошматили, одна бурбухайка – афганская автоцистерна по перевозке горючего пыталась проскочить во время небольшого затишья, но духи и ее долбанули из гранатомета, цистерна подлетела от взрыва в воздух, взрыв был похож на ядерный, с образованием огненного гриба, видимо цистерна была неполной или пустой с парами горючего. Это происходило на моих глазах в 100-200 метрах.
Много еще в тот день чего было. Закончилось все только под вечер, когда начало темнеть, и мы – трубачи, измученные затяжным боем, принялись за свою основную работу. Пожар потухал, стоял запах дыма, гари, горелого металла, сажа стояла и летала в воздухе, короче – стоял стойкий запах войны. Тогда мы заменили более нескольких сотен труб, забирали трубы на следующий день, т.к. не было больше сил, многие трубы так и оставили лежать там, покореженные после пожара, их невозможно было расстыковать, пришлось оттащить подальше на обочину дороги.
В таких крупных боях пришлось принимать участие еще несколько раз, но масштабом они были поменьше, попадал с бойцами в окружение «духов», выкарабкались. Небольшие обстрелы на трассе трубопровода считались буднями.
Этим же летом, примерно при таких же обстоятельствах и в том же районе пришлось спасать и помогать вывозить на нашей патрульно-аварийной машине из-под обстрела мирных афганцев: женщин, детей, стариков и даже мужчин, которые прятались в высохшем ручье.
Однажды, при очередной диверсии на участке между 18 и 19 ГНС и зачистке местности от духов, перед тем как приступить к устранению аварии, командир минометного взвода лейтенант Валерий Барильченко с нашего 18 ГНС, стоявшего на охране трубопровода, пошел проверить пещеру. Только зашел в нее – выстрел прямо в лоб, при преследовании дух ушел. Вот такие будни войны...
Вообще, меня и моих бойцов постоянно обстреливали из стрелкового оружия, гранатометов и минометов, при проверке трассы трубопровода, включая обстрелы гарнизонов, около 30 раз. У меня были календарики, где я после каждого обстрела и боя делал отметки, протыкая этот день иголкой. 26 ноября 1981 г. прибыл в Афган, а уже в декабре 1981 г. обстреляли 4 раза. Позже меня, как опытного обстрелянного офицера, перебросили на 21 ГНС в зеленку (за н.п. Рабатак), где по данным разведки намечалась активизация бандформирований, оттуда и заменился 26 марта 1984 года – это был самый счастливый день моей службы...» [cвернуть воспоминания]
